«Сейчас вызову полицию, ты не имеешь права меня касаться»
После возврата Мария два года провела в приюте. А через два года ей и другим детям из детского дома предложили съездить в Америку (дело было до принятия «закона Димы Яковлева»), познакомиться с семьями, которые хотели принять детей из России. Когда вернулась обратно, ей сообщили, что семья из штата Флорида, в которой она прожила две недели, хочет ее удочерить.
– Сначала ехать не хотела, плакала. Работники детского дома убеждали, что не надо упускать возможность попасть в семью. Переживая, я все-таки решилась ехать. Перед тем, как уехать в Америку, пыталась позвонить бывшей приемной матери, ведь я не простилась с моей сестрой, с младшей девочкой, которая тоже жила в семье.
Недавно узнала, что она тоже была приемная и ее тоже вскоре вернули. Очень бы хотелось найти ее, поговорить.
Первые два года Марии было особенно сложно. Чужая страна, незнание языка, а главное – девочка разучилась доверять взрослым. Спасало то, что у американской приемной мамы – психологическое образование и она понимала, как справляться с такими проблемами. А проблем было много, девочка с трудом привыкала к новой семье.
– Я приехала в июне, а учебный год у них начинается в августе. Я пошла в обычную американскую школу, совершенно не зная языка. Родители объяснили учителям, что я пока просто посижу за партой, что могу – например, математику – буду делать. Через четыре-пять месяцев я выучила язык, стала получать отметки в школе, стало не так сложно, ведь я уже все понимала.
Но я скучала по друзьям из детского дома, по стране, потому что здесь было все по-другому. Пару раз убегала. Один раз – в два часа ночи, родители волновались, вызвали полицию. Но я еще и языка тогда не знала, вернулась сама – куда бежать. Потом – привыкла, адаптировалась. Тем более, родители были терпеливыми.
А еще я первые два года думала, что меня вернут обратно, и потому вела себя не очень хорошо, словно бы предлагая им такую возможность.
Например, однажды, когда родители пытались уложить меня спать в положенное время, мама села рядом и положила руку мне на плечо. Я ей сказала: «Сейчас вызову полицию, ты не имеешь права меня касаться».
А через два года я поняла – нет, меня не вернут, я останусь, я – часть семьи. Хотя по-настоящему глубоко это понимание пришло только после двадцати лет.
Приемную мать Маша называла в детстве только по имени. Став взрослой, она понимает, как той хотелось услышать обращение «мама», и сейчас она, чтобы сделать приятное, называет ее так. А тогда – просто не могла себя пересилить.
В 18 лет, после окончания школы, Мария уехала в колледж, потом – устроилась на работу, сняла квартиру – так начинается взрослая жизнь любого американского молодого человека. Сейчас она занимается созданием сайтов и рекламой в интернете.
Кажется, она так и не смогла до конца оттаять, справиться с той болью, которую испытала, вновь оказавшись в детском доме в десять лет.
– Знаю, что они меня любят, я их тоже люблю, – говорит о своих американских родителях Мария. – Уверена, что они всегда помогут и поддержат. Я очень счастлива, что встретила их, мне очень повезло с родителями, я благодарна за их терпение и любовь. Но если бы они были моими кровными родителями, мне кажется, я чувствовала бы себя чуть-чуть по-другому. Мне трудно это объяснить.
Когда ты переходишь из семьи в другую семью, а потом в другую, что-то в тебе ломается, и трудно, как бы ты ни старался, после того, как тебя бросили, вновь глубоко принять в свое сердце людей, даже если ты их любишь.
Когда Мария уехала, ей было 12 лет. Спустя 15 лет она впервые приехала в родной город
Ей было важно размотать ниточки своего прошлого, встретиться с собой. Именно в этот приезд она узнала про девочку из приемной семьи, которую тоже вернули, поговорила с сотрудницей опеки, которая когда-то занималась историей Марии, встретилась с троюродными братьями, узнала, что кровная мать умерла
– Мне кажется, что бóльшая часть меня русская, а другая часть – американская, ведь я выросла в Америке. Американская семья дала мне очень и очень многое
Но то, что вложили в меня в России, – очень важно. Больше всего я благодарна родной бабушке за шесть лет, что мы были вместе
Я увидела, что значит настоящая безусловная любовь родного человека. Без нее, я думаю, моя жизнь сложилась бы гораздо хуже. Работники соцзащиты и воспитатели в приюте, помогавшие мне, – я всем благодарна, ведь они оставили добрый след в моей душе. А насчет женщины, которую я когда-то называла мамой и которая вернула меня… Я вообще не хочу иметь к ней никакого отношения и что-либо слышать о ней.
«У Димы сломана душа»
Сексуализированное поведение ушло буквально за несколько месяцев. В самом начале, дома, Татьяна поговорила с Димой, как со взрослым человеком:
– Я сказала: «Это не опасно для других, и меня этим не испугаешь, я тебя не отдам за такое поведение
Я вижу, что ты делаешь так, чтобы привлечь эмоциональное внимание других. Сейчас еще ничего, но когда ты вырастешь, могут быть проблемы»
А еще я рассказала, как в нашей семье появился каждый приемный ребенок. Дима считал, что это у него все плохо, а у других – не жизнь, а сказка. Когда узнал, что все совсем не так, стал по-другому смотреть на многое.
Фото: Tommy Fjordbøge / Flickr
Агрессивное поведение ушло со сменой школы, со сменой общения, еще до того, как Дима попал в семью Татьяны. Во время адаптации была не агрессия, а некий неосознанный неконтролируемый эмоциональный выход. Он нечаянно причинял вред другим просто в процессе игры, причем чуть ли не постоянно. Например, играют дети, один раскручивает скакалку, а остальные прыгают по кругу. У Димы веревка-прыгалка зацепляется одному ребенку за ногу, а другому рикошетом ударяет по щеке. Дети уверены, что это – злой умысел, кричат: «Дима ударил!» Хорошо, что Татьяна все видела и объяснила ситуацию. Другой случай – дети катаются на горке на «ватрушках». Татьяна сажает наверху, муж внизу ловит, все спокойно. Но во время спуска Дима падает, роняет сестру Свету, они падают, Света ударяется очками о горку, ранит стеклом веко, вокруг все в крови, дети в ужасе. И родители вновь объясняют, что Дима – не виноват.
– Таких случаев было много, – говорит Татьяна. – Приходилось все проговаривать с детьми. Я им говорила: «У нас в семье у каждого свои особенности. Ульяна до старости будет, как маленькая, а еще вспомните, когда Света приехала, она не умела совсем разговаривать, Тимур – не ходил. Сейчас Света учится в школе, хорошо говорит. Тимур – бегает и прыгает. А у Димы сломана душа. Если другим мы лечим руки, ноги, еще что-то, то Диме мы лечим душу».
Дима считал, что все проблемы – от кровных детей, ведь Дарья отдала его, опасаясь за них.
И мстил, высказывая свои обиды, кровным детям Татьяны, он говорил им то, что хотел сказать тем, другим детям.
До сих пор они работают с психологом. Вообще с психологами проекта «Близкие люди» семья перестала плотно взаимодействовать только в этом году – остались консультации по телефону. А первые два года вся семья обращалась к их помощи беспрерывно.
– Я была готова к чему угодно во время адаптации, но не ожидала, что он будет рваться обратно, – признается Татьяна. – У меня было такое ощущение, будто я – инспектор по делам несовершеннолетних и забрала ребенка из кровной семьи в приют. Приблизительно такое отношение у него было ко мне и ко всему окружению. Около года мы были для него врагами, которые не пускают его к маме. Но при этом он общался и общается с Дарьей, приезжает к ней в гости. Сейчас переживает меньше, если она не позвонит или не может принять его, но по-прежнему готов примчаться по первому требованию.
Дима все четыре года называл Татьяну тетей Таней и на «вы», а Дарью – мамой. И только месяц назад, рассказывая о себе педагогу по рисованию, сказал: «У меня была мама, но я себя так плохо вел и поэтому она отказалась от меня, а теперь у меня другая мама – Таня».
– Уже года два, как Дима стал относиться к нам бережно. При нас Дарью называет по имени, не мамой. Он понимает, что по-человечески мне тяжело отпускать его к Дарье, и как-то старается сообщать об этом мягче.
С другой стороны, я понимаю, что если бы мы обрубили общение, то не факт, что у нас было бы все хорошо сейчас. А я вижу, как он больше и больше приближается к нам эмоционально.
Порой я обращалась к Дарье за помощью. Например, в позапрошлом году, в сильные морозы, Дима категорически отказывался ходить в шапке, просто, выходя из дома, прятал в рюкзак. Я поговорила с Дарьей, и она подарила ему шапку, и вот в той подаренной шапке он согласился ходить. В прошлом году я ждала ребенка и не могла с детьми летом выехать отдыхать. Дарья взяла Диму, когда они ездили на юг, я полностью оплатила билеты, питание, проживание.
Несмотря на то, что для меня вся эта ситуация с двумя мамами психологически не простая, я часто думаю: «Получается, у Димы много родственников, к которым он привязан, и это хорошо».
Воровство
Воровство — это тоже очень частая история у детей-сирот, и причин такого поведения может быть очень много, в каждом случае надо разбираться индивидуально. Но воровство — это в любом случае не проявление плохой генетики, на что обычно указывают неподготовленные люди.
Почему?
Самое очевидное и частое объяснение просто — ребенок не знаком с понятием собственности. В детдоме — коллективное воспитание, все вещи казенные. Дети не понимают, что есть мои вещи, а есть не мои. И, к сожалению, привить это понятие быстро невозможно. Ни один воспитательный процесс никогда не ограничивается одним объяснением. Сказать, что воровать нельзя, мало, — ребенок продолжит это делать, и лишь постепенно он начнет понимать, что чужая собственность неприкосновенна.
Кроме того, воровство и вообще всякое нарочито неправильное поведение — «мама говорит «не воруй», а я буду воровать, мама говорит «не дерись», я буду драться, мама говорит «не хами учителю», а я буду хамить» — объясняется тем, что, попав в семью, ребенок не утрачивает сиротскую тревожность: если один раз взрослые люди его предали, то почему это не может случиться и во второй раз? И ребенок постоянно провоцирует родителей: «А такого меня не сдашь обратно? А такого меня будешь любить?»
Но это все — провокация от тревожности, от внутренней неуверенности в том, что тебя можно любить просто так, а не потому что ты ведешь себя определенным образом.
История:
Детский сад для 8-летних близнецов Наташи и Светы старалась заменять их приемная мама Елена — она не работала и водила девочек к дефектологу и в танцевальную студию. И ее труды не прошли даром — приемные дочки прошли отбор в гимназию. Но в первые же недели учебы случилось непредвиденное. Сначала Елена обнаружила у дочерей в пеналах ластики, которых она не покупала. Тогда девочки сказали, что им подарила одноклассница. Затем дома появились незнакомые ручки, а после этого Воробьевы обнаружили, что девочки покупают себе в школьном буфете еду на неизвестные деньги. При этом дети всегда объясняли происходящее.
А однажды позвонила мама одноклассника и сказала, что после празднования дня рождения мальчик не досчитался одного из подарков — Воробьевы нашли его у близнецов.
Тогда родители попытались объяснить девочкам, что «воровство недопустимо, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя брать чужое». Не помогали и наказания в виде лишения мультиков на ночь. Родственники говорили: «Это генетика», в школе злились и не понимали.
В течение полугода с девочками работал психолог, в школе же специалисты попросили набраться терпения и объяснили, что это частая история у детей из детдома. Постепенно близнецы научились различать понятия «мое» и «чужое», а также говорить о своих желаниях родителям. Сейчас Наташа и Света учатся уже в третьем классе, семья уверяет — все хорошо.
Фонд «Правмир» открыл сбор на совместный проект Центра поддержки приемных семей «Найди семью» и Ассоциации приемных родителей Санкт-Петербурга под названием «Родительские каникулы». В рамках программы «Родительские каникулы» родителям оказывается помощь в преодолении кризисных явлений, возникающих в приемных семьях, а также ведется работа с целью предотвращения возвратов приемных детей.
«Дали хорошего пинка»
По словам Марины Волхонской, после того как о её истории рассказал RT, отношение чиновников к ней резко изменилось.
«Сразу все стали очень вежливые. Когда возвращали детей, уже ко мне на «вы» обращались, больше никто не тыкал, грубо не говорил, как было, когда детей забирали. Видно, что им хорошего пинка дали», — говорит она.
Руководитель общественной организации «Иван-Чай», член Общественной палаты Элина Жгутова считает, что ситуацию удалось переломить благодаря совместным усилиям общественников и СМИ.
Кадр: видео YouTube / Информационный портал семейной политики Иван-Чай
«На последнем заседании комиссии по делам несовершеннолетних пытались ещё тянуть, говорили: «Мы подумаем, сразу решить не можем». Я прямо спросила: «Что мне журналистам говорить, если на 26 августа уже назначен суд по лишению родительских прав?» После этого быстро выпустили постановление и детей отдали», — рассказывает она.
«Теоретически они могут прийти в суд и отказаться от искового заявления, а суд может и не принять это заявление», — пояснила Жгутова.
Правозащитница намерена привлечь к ответственности сотрудников опеки, которые затягивали передачу матери детей.
«Мы будем добиваться, чтобы они ответили за произвол, когда отказывались матери, которую никак не ограничили в родительских правах, передать детей. Причём есть рекомендации отдавать детей из приютов в семьи, чтобы снизить риск заражения короновирусом, а Марине отказывали на непонятных основаниях», — говорит Жгутова.
Хроническое непослушание
Ребенок вообще не выполняет самые элементарные просьбы и указания родителей, и, естественно, это ужасно раздражает взрослых. Они чувствуют свою беспомощность, когда не могут сподвигнуть ребенка к самым простым вещам — вымыть руки, почистить зубы, пойти завтракать.
Почему?
Объясняется это тем, что у ребенка нет нормальной модели отношений, когда родитель главный, он защищает ребенка, заботится о нем, дает еду, тепло, одежду. В своей кровной семье ребенок имел другую модель, другую систему координат — от взрослых исходила не забота, а опасность (например, мальчика или девочку могли продать за дозу, и у нас есть такой подопечный), ребенок привык сам отвечать за себя и сейчас просто не понимает, почему нужно слушаться. Здесь нужна специальная работа.
История:
В приемную семью Маша попала в три года. Ей было 14 лет, когда ее мама обратилась в фонд за помощью. Девочка перестала быть управляемой — прогуливала школу, постоянно угрожала побегами, говорила о суициде. Родители подумали, что это подростковый кризис, а психологи, пообщавшись с Машей, выяснили: она очень болезненно воспринимает отсутствие знаний о кровной семье, без этой информации считает себя неполноценной и обвиняет приемную маму. «Раз она ничего не делает, чтобы найти моих родных, значит, недостаточно любит», — сказала она специалистам.
А дальше была детективная история поиска семьи. Оказалось, что когда Анна и Олег забирали Машу из детдома, им сказали, что ее родная мама погибла и кровных родственников нет. Помог случай: специалист перечитывал личное дело девочки и нашел название деревни, откуда родом мама. Он позвонил в сельскую школу, и так мы вышли на семью, а дальше случилось совсем непредвиденное: мама была жива.
Ребенок был внебрачным, мама собралась отказываться от него, и врач предложил: «Хочешь, я скажу родственникам, что ребенок погиб при родах?» И он сказал, мама написала отказ, а родственники думали, что ребенок погиб, и все эти годы молились об упокоении младенца.
Мы организовали и модерировали знакомство девочки с кровной семьей, но Маша осталась в приемной, это был ее выбор. Сейчас она нормально общается и с кровной мамой, и с приемной. И внутренний дискомфорт исчез.
Конечно, причины такого дискомфорта и постоянной тревоги ребенок сам обычно не может распознать (особенно если он еще маленький), как и объяснить свое поведение. Тут может помочь только профессиональный психолог.
Из приюта мне Игоря выдали голым
Вот со вторым у меня как раз екнуло, и захотелось его забрать. Я увидела, что это обычный ребенок, маленький, и еще более беззащитный, чем годовалый. Потому что он еще больше осознавал, что никому не нужен. Мне сказали, что до 4 лет Игорь жил в семье, мама просто уехала на заработки, а бабушка не смогла обеспечить и привела за руку в опеку. Впоследствии оказалось, что это неправда.
Выяснилось потом, что его уже брали в семью два года назад. Из детского дома. То есть Игорь жил в системе, был усыновлен, потом его вернули, появилась бабушка, которая все же забрала, но потом не справилась и тоже вернула. Поставила в опеке чемодан и две сумки: «Что хотите, то и делайте!» Его переправили в приют. Только потом мне прислали его личное дело, так что я узнала эту историю случайно.
Из приюта мне Игоря выдали голым. На нем были майка и трусы с печатью. А у меня в багажнике лежала детская одежда. В моем восприятии 4-летний тогда — очень взрослый ребенок. Я помню, его вывели в этих пронумерованных трусах, которые надо сдать. Холодно, зима, и он раздевается при всех детях, которые в это время завидуют, что его забирают. Больше всех смущалась я, потому что у детей не было понятия об интимности человеческого тела.
Младший его принял на ура, ждал нас до ночи, сразу взял Игоря за руку и положил туда игрушку, было ощущение, будто старший всегда с нами жил. Мы гуляли, играли, пели песни все вместе. Кроме сериала «Счастливы вместе», он вообще ничего не знал. Ни названия деревьев, ни дней недели, ни геометрических фигур, ничего. «Что ты делал?» — «Смотрел сериал».
Он всегда писался. И застилал это. Я говорила: «Ну смотри, у нас есть машинка, мы можем постирать». Может, боялся наказания. Потом психиатры сказали, что, возможно, он делал назло. Потом стал прятать вещи, воровать в магазине, заставлял это делать и брата, таскал вещи у домашних. Ел конфеты мешками, фантики прятал. Мы с ним говорили, но это все продолжалось.
Он выводил всех на эмоции. Игорю хотелось, чтобы маленький кричал, поэтому он его дразнил и щипал.
Я очень эмоционально реагировала, потому что это не прекращалось. Даже в его 8-9 лет я могла, укладывая спать, разобрать постель, а она опять мокрая, снова описался и скрыл. А странности нарастали. Игорь стал убегать из дома. Первый раз подумала: ну, бывает, все бегали. Тогда на него случайно наткнулась полиция, которая патрулировала район. Игорь не понимал, что делает, я его спрашивала, зачем, он отвечал, что просто шел. И от этого стало страшно, но я подумала, что справлюсь, что, наверное, он это делает, чтобы я его больше любила. И мысли о возврате тогда не возникло.
В 11 лет пошли рисунки про секс, мат. И если я находила снова пошлости в тетради, Игорь кидался в слезы, что это не он. Полное отрицание. Мы ходили к психологам, нейропсихологам и логопедам. Но про трудное поведение я не особо рассказывала, думала: ну фантики, ну рисунки, ну сбежал один раз — это нормально для усыновленного ребенка. Специалисты же говорили, что есть скрытая агрессия.
Самое ужасное – ничего не сказать ребенку
– Это самая отвратительная и жестокая ситуация, когда родители оставляют ребенка и ничего ему не объясняют, а наоборот, лгут и говорят: «Мы приедем и тебя заберем», – рассказывает Алена Синкевич, тогда работавшая в агентстве по усыновлению. – Мне позвонила местный инспектор по делам несовершеннолетних и сказала мне, что к ним в приют приехала девочка, совершенно домашний ребенок, которому трудно придется в системе. Когда я познакомилась с Машей, тонко чувствующей девочкой, поняла, что это действительно так. 13 лет назад никаких очередей за детьми не было, подростков вообще не брали. Российские кандидаты в приемные родители просто не смотрели в их сторону, и мы стали искать ей семью в Америке.
Алена Синкевич
Но это мы понимали, что в системе Маша могла просто сломаться, она же совсем не думала об этом, оказавшись в чужой стране, где говорят и думают на другом языке – это серьезный фактор, усложняющий адаптацию. Психологически ей было трудно, даже когда она просто ездила в гости, а когда уже переехала жить, то привыкала с большим трудом.
– Ты говоришь, что эта Шерил хорошая, а знаешь, что она сделала однажды вечером? Выпила бокал вина! – говорила мне Маша, и это звучало так, словно на ее глазах взорвали атомную бомбу на заднем дворе. У нее был страх перед алкоголем, поскольку на опыте своей кровной семьи видела, как он рушит жизни. И разных страхов было много.
Я уверена, что привыкание проходило бы гораздо легче, если бы не эта история с возвратом. Ребенок привыкает к новой семье, тем более, отдавая его туда, мы говорим ему: «Твои кровные родители не смогли тебя растить, они умерли или пьют, или другая какая-то причина. Вот семья, которая будет тебя растить правильно и хорошо». Потом эта семья возвращает ребенка. И когда мы в очередной раз говорим, ребенок не верит, что новая семья его не вернет, когда им будет удобно.
«Я – член семьи, а из семьи не возвращают», – уходят долгие, долгие годы на то, чтобы для ребенка это был уже не вопрос слов и веры, а чтобы он просто видел – да, жизнь устроена именно так, и родители растят детей, не отдавая их ни при каких обстоятельствах. Маша сама сейчас говорит: «Я была таким ужасным подростком, и я так благодарна родителям, что они все это выдержали».
Прошлое ребенка сохранили
– В жизни Димы не произошла история, – говорит Алена Синкевич, – когда его, как морковку, вырвали из одной грядки и, ничего не объясняя, переставили в другую, сказав, что ты никогда не был на той грядке, вся настоящая твоя жизнь будет тут. Очень разрушает сознание детей, которых много перемещали, момент, что им каждый раз как бы нужно начинать жизнь заново
У них возникает ощущение, что всего прошлого не было, что оно неважно
При неправильном перемещении у ребенка зачастую нет возможности самому собраться, ему не говорят об этом заранее, он не может взять свои любимые вещи, взять номера телефонов тех, с кем он прожил, например, много лет. То есть с ребенком как с человеком не считается никто, его перемещают, как предмет. Это разрушает личность ребенка, ведь она состоит, в том числе, из нашего прошлого, из наших представлений о себе сегодня и наших мыслей о будущем.
А если человека лишают прошлого, он перестает понимать, кто он сегодня.
Прошлое Димы не было обесценено, его сохранили.
Лучше запретите рожать
В отделе социальной защиты населения по району Медведково отказались комментировать ситуацию, посоветовав обратиться в вышестоящую инстанцию. RT направил запрос в Департамент труда и социальной защиты населения Москвы, однако ответа пока не получил.
Специалист по социальной работе Центра социальной помощи семье и детям «Диалог» Вадим Литвинов, который был среди членов комиссии, убедивших Марину Волхонскую отдать детей в социальный центр, также отказался от разговора.
Между тем психолог центра, где сейчас находятся дети, отмечает, что они очень сильно привязаны к матери.
По мнению Элины Жгутовой, этот случай — наглядный пример «типичной позиции сегодняшнего сопровождения семей».
«Есть люди социально неадаптированные, но им надо помочь, а не забирать детей, пользуясь тем, что они не могут за себя постоять. Марина любит детей, дети любят её. Органы опеки сами это признают и при этом решают забрать у неё детей, чтобы таким изуверским образом помочь ей наладить быт. Их позиция — не сохранить семью, а спасти детей, которым, как они считают, будет лучше в приюте», — говорит Жгутова.
Она подчеркнула, что никакой угрозы жизни и здоровью детей квартира не представляла.
«Да, там может быть беспорядок, но там живут четверо детей и одинокая женщина. Теперь мы работаем над тем, чтобы квартира пришла в достойный, по мнению опеки, вид, чтобы там жили дети, — говорит Жгутова. — По их мнению, это высокие европейские стандарты, которые существенно отличаются от российских реалий, в которых мы все живём».
Тем временем ОСЗН «Медведково» подал в суд иск об ограничении Марины Волхонской в родительских правах.
UPD: В Департаменте труда и соцзащиты населения заявили RT, что действуют исключительно в интересах детей. По словам чиновников, семья состоит на учёте в органах соцзащиты с 2015 года и постоянно получает социальную помощь, в том числе в проведении ремонта и уборке квартиры.
«С мамой и детьми работают профильные специалисты, включая семейного психолога, проводились индивидуальные и групповые занятия. Однако в связи с тем, что добиться понимания не удалось, дети были временно направлены в организацию поддержки семьи и детства. При этом запрета на общение детей с мамой не было, она могла регулярно посещать их в центре», — сообщили в ведомстве.
Как заявили в ДТСЗН, сотрудники соцзащиты продолжали работу с мамой и старались помочь ей в решении возникших проблем.
